Неточные совпадения
Одни судили так:
Господь по небу шествует,
И ангелы его
Метут метлою огненной
Перед стопами Божьими
В небесном
поле путь...
Шли долго ли, коротко ли,
Шли близко ли, далеко ли,
Вот наконец и Клин.
Селенье незавидное:
Что ни изба — с подпоркою,
Как нищий с костылем,
А с крыш солома скормлена
Скоту. Стоят, как остовы,
Убогие дома.
Ненастной, поздней осенью
Так смотрят гнезда галочьи,
Когда галчата вылетят
И ветер придорожные
Березы обнажит…
Народ в
полях — работает.
Заметив за селением
Усадьбу на пригорочке,
Пошли пока — глядеть.
Теперь же, если уже ему бросали эту перчатку, то он
смело поднимал ее и требовал назначения особой комиссии для изучения и поверки трудов комиссии орошения
полей Зарайской губернии; но зато уже он не давал никакого спуску и тем господам.
Зять еще долго повторял свои извинения, не
замечая, что сам уже давно сидел в бричке, давно выехал за ворота и перед ним давно были одни пустые
поля. Должно думать, что жена не много слышала подробностей о ярмарке.
— Ах, батюшка! ах, благодетель мой! — вскрикнул Плюшкин, не
замечая от радости, что у него из носа выглянул весьма некартинно табак, на образец густого кофия, и
полы халата, раскрывшись, показали платье, не весьма приличное для рассматриванья.
Цветы, любовь, деревня, праздность,
Поля! я предан вам душой.
Всегда я рад
заметить разность
Между Онегиным и мной,
Чтобы насмешливый читатель
Или какой-нибудь издатель
Замысловатой клеветы,
Сличая здесь мои черты,
Не повторял потом безбожно,
Что намарал я свой портрет,
Как Байрон, гордости поэт,
Как будто нам уж невозможно
Писать поэмы о другом,
Как только о себе самом.
Двести челнов спущены были в Днепр, и Малая Азия видела их, с бритыми головами и длинными чубами, предававшими
мечу и огню цветущие берега ее; видела чалмы своих магометанских обитателей раскиданными, подобно ее бесчисленным цветам, на смоченных кровию
полях и плававшими у берегов.
Весьма вероятно и то, что Катерине Ивановне захотелось, именно при этом случае, именно в ту минуту, когда она, казалось бы, всеми на свете оставлена, показать всем этим «ничтожным и скверным жильцам», что она не только «умеет жить и умеет принять», но что совсем даже не для такой доли и была воспитана, а воспитана была в «благородном, можно даже сказать в аристократическом полковничьем доме», и уж вовсе не для того готовилась, чтобы самой
мести пол и мыть по ночам детские тряпки.
Ни лани быстрые не
смеют на
полях,
Меня завидя, показаться».
«Ты как на этой высоте?»
Спросил Орёл: «и те,
Которые
полёт отважнейший имеют,
Не все сюда пускаться
смеют...
Однообразно помахивая ватной ручкой, похожая на уродливо сшитую из тряпок куклу, старая женщина из Олонецкого края сказывала о том, как мать богатыря Добрыни прощалась с ним, отправляя его в
поле, на богатырские подвиги. Самгин видел эту дородную мать, слышал ее твердые слова, за которыми все-таки слышно было и страх и печаль, видел широкоплечего Добрыню: стоит на коленях и держит
меч на вытянутых руках, глядя покорными глазами в лицо матери.
— Передавили друг друга. Страшная штука. Вы — видели? Черт… Расползаются с
поля люди и оставляют за собой трупы.
Заметили вы: пожарные едут с колоколами, едут и — звонят! Я говорю: «Подвязать надо, нехорошо!» Отвечает: «Нельзя». Идиоты с колокольчиками… Вообще, я скажу…
Незадолго до этого дня пред Самгиным развернулось
поле иных наблюдений. Он
заметил, что бархатные глаза Прейса смотрят на него более внимательно, чем смотрели прежде. Его всегда очень интересовал маленький, изящный студент, не похожий на еврея спокойной уверенностью в себе и на юношу солидностью немногословных речей. Хотелось понять: что побуждает сына фабриканта шляп заниматься проповедью марксизма? Иногда Прейс, состязаясь с Маракуевым и другими народниками в коридорах университета, говорил очень странно...
— Так уж на той неделе… —
заметила она. — А когда переезжать-то станете? Я бы
полы велела вымыть и пыль стереть, — спросила она.
— Я
мел, — твердил Захар, — не по десяти же раз
мести! А пыль с улицы набирается… здесь
поле, дача: пыли много на улице.
После болезни Илья Ильич долго был мрачен, по целым часам повергался в болезненную задумчивость и иногда не отвечал на вопросы Захара, не
замечал, как он ронял чашки на
пол и не
сметал со стола пыль, или хозяйка, являясь по праздникам с пирогом, заставала его в слезах.
— Вот у вас все так: можно и не
мести, и пыли не стирать, и ковров не выколачивать. А на новой квартире, — продолжал Илья Ильич, увлекаясь сам живо представившейся ему картиной переезда, — дня в три не разберутся, все не на своем месте: картины у стен, на
полу, галоши на постели, сапоги в одном узле с чаем да с помадой. То, глядишь, ножка у кресла сломана, то стекло на картине разбито или диван в пятнах. Чего ни спросишь, — нет, никто не знает — где, или потеряно, или забыто на старой квартире: беги туда…
— Да ты, Захар Трофимыч, — начала Анисья, вдруг выглянув из другой комнаты, — напрасно сначала
метешь пол, а потом со столов
сметаешь; пыль-то опять и насядет… Ты бы прежде…
—
Заметил! Да, да, помнишь старый? Весь сгнил, щели в
полу в ладонь, чернота, копоть, а теперь вот посмотри!
Очень просто и случайно. В конце прошлого лета, перед осенью, когда поспели яблоки и пришла пора собирать их, Вера сидела однажды вечером в маленькой беседке из акаций, устроенной над забором, близ старого дома, и глядела равнодушно в
поле, потом вдаль на Волгу, на горы. Вдруг она
заметила, что в нескольких шагах от нее, в фруктовом саду, ветви одной яблони нагибаются через забор.
Райский бросился вслед за ней и из-за угла видел, как она медленно возвращалась по
полю к дому. Она останавливалась и озиралась назад, как будто прощалась с крестьянскими избами. Райский подошел к ней, но заговорить не
смел. Его поразило новое выражение ее лица. Место покорного ужаса заступило, по-видимому, безотрадное сознание. Она не
замечала его и как будто смотрела в глаза своей «беде».
Райский ничего, впрочем, не
замечал, кроме ее. Он старался развлекаться, ездил верхом по
полям, делал даже визиты.
Она вошла в комнату, погруженная точно в сон, не
заметила, что платье, которое, уходя, разбросала на
полу, уже прибрано, не видала ни букета на столе, ни отворенного окна.
Книга выпадает из рук на
пол. Софья не заботится поднять ее; она рассеянно берет цветок из вазы, не
замечая, что прочие цветы раскинулись прихотливо и некоторые выпали.
Пока ветер качал и гнул к земле деревья, столбами нес пыль,
метя поля, пока молнии жгли воздух и гром тяжело, как хохот, катался в небе, бабушка не смыкала глаз, не раздевалась, ходила из комнаты в комнату, заглядывала, что делают Марфенька и Верочка, крестила их и крестилась сама, и тогда только успокаивалась, когда туча, истратив весь пламень и треск, бледнела и уходила вдаль.
Между прочим, мы видели и тут в
полу такие же щели, как и в фонде; потолок тоже весь собран из небольших дощечек, выбеленных
мелом.
Наконец на четвертый день мы
заметили на горизонте не
поля, не домы, а какую-то серую, неприступную, грозную стену.
Нехлюдов так задумался, что и не
заметил, как погода переменилась: солнце скрылось за передовым низким, разорванным облаком, и с западного горизонта надвигалась сплошная светлосерая туча, уже выливавшаяся там, где-то далеко, над
полями и лесами, косым спорым дождем.
Заметив, что Ипат принес и поставил около него на подносе графинчик с водкой и закуску на стеклянной тарелочке, он только улыбнулся; внимание Привалова к его жажде очень польстило Веревкину, и он с особенным усердием принялся рыться в бумагах, швырял их по всему столу и делал на
полях красным карандашом самые энергичные nota bene. [отметки (лат.).]
— А было ль это при предыдущем старце, Варсонофии? Тот изящности-то, говорят, не любил, вскакивал и бил палкой даже дамский
пол, —
заметил Федор Павлович, подымаясь на крылечко.
Стояло и торчало где-то какое-то существо или предмет, вроде как торчит что-нибудь иногда пред глазом, и долго, за делом или в горячем разговоре, не
замечаешь его, а между тем видимо раздражаешься, почти мучаешься, и наконец-то догадаешься отстранить негодный предмет, часто очень пустой и смешной, какую-нибудь вещь, забытую не на своем месте, платок, упавший на
пол, книгу, не убранную в шкаф, и проч., и проч.
В комнате, в которой лежал Федор Павлович, никакого особенного беспорядка не
заметили, но за ширмами, у кровати его, подняли на
полу большой, из толстой бумаги, канцелярских размеров конверт с надписью: «Гостинчик в три тысячи рублей ангелу моему Грушеньке, если захочет прийти», а внизу было приписано, вероятно уже потом, самим Федором Павловичем: «и цыпленочку».
Заметив место, где табуны коз переплывали через реку, казаки караулили их и забивали во множестве, не разбирая ни
пола, ни возраста.
— Эк его, какой
полил, —
заметил лесник, — переждать придется. Не хотите ли прилечь?
— Хожу я и в Курск и подале хожу, как случится. В болотах ночую да в залесьях, в
поле ночую один, во глуши: тут кулички рассвистятся, тут зайцы кричат, тут селезни стрекочут… По вечеркам
замечаю, по утренничкам выслушиваю, по зарям обсыпаю сеткой кусты… Иной соловушко так жалостно поет, сладко… жалостно даже.
Яков зарылся у себя в карманах, достал грош и
наметил его зубом. Рядчик вынул из-под
полы кафтана новый кожаный кошелек, не торопясь распутал шнурок и, насыпав множество мелочи на руку, выбрал новенький грош. Обалдуй подставил свой затасканный картуз с обломанным и отставшим козырьком; Яков кинул в него свой грош, рядчик — свой.
Оба китайца занялись работой. Они убирали сухие ветки, упавшие с деревьев, пересадили 2 каких-то куста и
полили их водой.
Заметив, что воды идет в питомник мало, они пустили ее побольше. Потом они стали
полоть сорные травы, но удаляли не все, а только некоторые из них, и особенно были недовольны, когда поблизости находили элеутерококк.
Кругом вся земля была изрыта. Дерсу часто останавливался и разбирал следы. По ним он угадывал возраст животных,
пол их, видел следы хромого кабана, нашел место, где два кабана дрались и один гонял другого. С его слов все это я представил себе ясно. Мне казалось странным, как это раньше я не
замечал следов, а если видел их, то, кроме направления, в котором уходили животные, они мне ничего не говорили.
На реке Тадушу много китайцев. Я насчитал 97 фанз. Они живут здесь гораздо зажиточнее, чем в других местах Уссурийского края. Каждая фанза представляет собой маленький ханшинный [Водочный, винокуренный.] завод. Кроме того, я
заметил, что тадушенские китайцы одеты чище и опрятнее и имеют вид здоровый и упитанный. Вокруг фанз видны всюду огороды, хлебные
поля и обширные плантации мака, засеваемого для сбора опия.
Иван Петрович вел жизнь самую умеренную, избегал всякого рода излишеств; никогда не случалось мне видеть его навеселе (что в краю нашем за неслыханное чудо почесться может); к женскому же
полу имел он великую склонность, но стыдливость была в нем истинно девическая. [Следует анекдот, коего мы не
помещаем, полагая его излишним; впрочем, уверяем читателя, что он ничего предосудительного памяти Ивана Петровича Белкина в себе не заключает. (Прим. А. С. Пушкина.)]
Где? укажите — я бросаю
смело перчатку — исключаю только на время одну страну, Италию, и отмерю шаги
поля битвы, то есть не выпущу противника из статистики в историю.
Для меня деревня была временем воскресения, я страстно любил деревенскую жизнь. Леса,
поля и воля вольная — все это мне было так ново, выросшему в хлопках, за каменными стенами, не
смея выйти ни под каким предлогом за ворота без спроса и без сопровождения лакея…
Теперь можно себе представить, как были озадачены ткач и кум таким неожиданным явлением. Опустивши мешок, они заступили его собою и закрыли
полами; но уже было поздно: кумова жена хотя и дурно видела старыми глазами, однако ж мешок
заметила.
Тут
заметил Вакула, что ни галушек, ни кадушки перед ним не было; но вместо того на
полу стояли две деревянные миски: одна была наполнена варениками, другая сметаною. Мысли его и глаза невольно устремились на эти кушанья. «Посмотрим, — говорил он сам себе, — как будет есть Пацюк вареники. Наклоняться он, верно, не захочет, чтобы хлебать, как галушки, да и нельзя: нужно вареник сперва обмакнуть в сметану».
Начиная с лестниц, ведущих в палатки,
полы и клетки содержатся крайне небрежно,
помет не вывозится, всюду запекшаяся кровь, которою пропитаны стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляного краскою; по углам на
полу всюду набросан сор, перья, рогожа, мочала… колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно, туши вешаются на ржавые железные невылуженные крючья, служащие при лавках одеты в засаленное платье и грязные передники, а ножи в неопрятном виде лежат в привешанных к поясу мясников грязных, окровавленных ножнах, которые, по-видимому, никогда не чистятся…
Это был владелец дома, первогильдейский купец Григорий Николаевич Карташев. Квартира его была рядом с трактиром, в ней он жил одиноко, спал на голой лежанке, положив под голову что-нибудь из платья. В квартире никогда не натирали
полов и не
мели.
Я не
замечал уже ни уличного грохота, ни тихого
полета минут.
Было похоже, как будто он не может одолеть это первое слово, чтобы продолжать молитву.
Заметив, что я смотрю на него с невольным удивлением, он отвернулся с выражением легкой досады и, с трудом опустившись на колени, молился некоторое время, почти лежа на
полу. Когда он опять поднялся, лицо его уже было, спокойно, губы ровно шептали слова, а влажные глаза светились и точно вглядывались во что-то в озаренном сумраке под куполом.
Попадались совсем выродившиеся
поля с чахлыми, золотушными всходами, — хлеб точно был подбит
молью. Полуянов, наконец, пришел в полное отчаяние и крикнул...
Спрятал вострый
меч Иван под
полу,
Пришел, поклонился отшельнику:
— Всё ли ты здоров, честной старичок?